Читаем без скачивания Александр Невский — национальный герой или предатель? - Наталия Пронина

Для средневекового рыцаря это было бы концом славы. Трубадур не стал бы слагать песен в честь рыцаря, пошедшего на унизительный шаг. Но св. Александр не был рыцарем. Он был православным князем. И в этом унижении себя, склонении перед силой жизни —Божией волею —был больший подвиг, чем славная смерть. Народ особым чутьем, быть может, не сразу и не вдруг, понял св. Александра. Он прославил его еще задолго до канонизации, и трудно сказать, что больше привлекло к нему любовь народа: победы ли на Неве или эта поездка на унижение. Отныне на св. Александра ложится печать мученичества. И именно это мученичество, страдание за землю, почувствовал и оценил в нем народ, сквозь весь ропот и возмущение, которыми был богат путь св. Александра после его подчинения злой татарской неволе…»[366]

Но вместе с тем именно из-за этого сложнейшего исторического выбора Александр Невский всегда был трагически одинок. Как опять же подчеркивает цитированный выше исследователь H. A. Клепинин, в источниках не содержится «ни одного указания на человека, близко стоявшего к нему и всецело понимавшего его поступки. Наоборот, все сведения говорят о непонимании и прямом противодействии. Против него восставали даже родные братья и сын (о чем еще будет идти речь ниже. — Авт.). Св. Александр пользовался любовью народа и дружины…. Но эта любовь еще не означает понимания. Это была любовь интуитивная, высокая оценка его дела по плодам. Но в минуты решения он всегда был одиноким. И проводил свои решения против воли большинства… Единственным человеком, о котором достоверно известно, что он действительно в полной мере понимал и духовно поддерживал Александра в его непростом государственном служении, был митрополит Кирилл»[367].

Да, читатель, тот самый Кирилл, «печатник» (канцлер) князя Даниила Романовича Галицкого, коего Даниил еще в 1246 г. сделал митрополитом Киевским и отправил на утверждение к византийскому патриарху в Никею. По дороге Кирилл остановился в Венгрии и, выполняя поручение короля Белы, вернулся назад, чтобы передать князю предложение короля выдать дочь замуж за Льва —сына Даниила Галицкого. Предложение было принято, так что Кирилл смог вновь отправиться в путь, лишь после совершения обряда венчания[368]. Однако, как уже отмечалось в начале главы, получив утверждение от патриарха Мануила II, Кирилл в Холм, на Волынь, к Даниилу Галицкому более не вернулся, главной причиной чему стал, видимо, внешнеполитический курс князя Даниила на союз с папской курией, курс, с которым митрополит был не согласен. Проведя «от трех до пяти лет в Никее (Константинополь был все еще занят римлянами), — признает западный историк Дж. Феннел, — Кирилл в конце концов вернулся не на юго-запад, а на север Руси, где и оставался в течение последних тридцати лет своей жизни. Твердым сторонником Александра во всех его начинаниях». А уже после кончины Александра стал и автором «Жития» князя-воина, прославляя его как выдающегося деятеля православной веры и великого борца против католической агрессии[369].

Это глубокое духовное понимание и поддержку со стороны митрополита Александр ощущал всегда и во всем, и особенно, конечно, перед той самой первой, самой ответственной и решающей встречей с ханом Батыем…. Неслучайно, например, пишет историк, «всех ехавших в Орду особенно смущало требование татар (исполнить языческие обряды) — поклониться идолам и пройти через огонь. Эта тревога была и у св. Александра, и с ней он пошел к митрополиту Киевскому Кириллу, жившему в то время во Владимире. «Святым же Александр, слышав сие от посланных, печален быша, вельми боля душою и недоумевашеся, что о сем сотворити. И шед святой поведа епископу мысль свою». По свидетельству древней летописи, митрополит Кирилл ответил князю: «Брашно и питие да не внидут в уста твои, и не остави Бога сотворившего тя, яко инии сотвориша, но постражи за Христа, яко добрый воин Христов. Господь да укрепит тебя!»[370]Так оно и случилось.

«Как и других князей, св. Александра по приезде в Орду привели к двум кострам, между которыми он должен был пройти, чтобы подвергнуться очищению и затем поклониться идолам. Св. Александр отказался исполнить обряд, сказав: «Не подобает мни, христианину сущу, кланятися твари, кроме Бога; но поклонитеся Святой Троице, Отцу, Сыну и Святому Духу, иже сотвори небо и землю, и море, и вся, яже в них суть».

Татарские чиновники послали сказать Батыю о неповиновении князя. Ожидая решения хана, св. Александр стоял у костров, как год перед этим св. Михаил Черниговский… И, наконец, посол Батыя привез приказ привести к нему св. Александра, не заставляя проходить между огней. Ханские чиновники привели его к шатру и обыскали, ища спрятанного в одежде оружия. Секретарь хана провозгласил его имя и велел войти, не наступая на порог, через восточные двери шатра, потому что через западные входил лишь сам хан.

Войдя в шатер, св. Александр подошел к Батыю, который сидел на столе из слоновой кости, украшенном золотыми листьями, поклонился ему по татарскому обычаю, т. е. четырехкратно пал на колени, простираясь затем по земле, и сказал: «Царь, тебе поклоняюся, понеже Бог почтил тебя царством, а твари не поклоняюся; тя бо человека ради сотворена бысть, но поклоняюся единому Богу, Ему же служу и чту Его». Батый выслушал эти слова и помиловал св. Александра. Трудно установить причину этой милости. Жизнь отдельного человека мало значила для татарских ханов. В их стихийном движении, разрушившем многие царства и сровнявшем с землею города, смерть была обычным, естественным явлением, законом, никого не удивлявшим, никого не занимавшим. Азиатской жестокостью веет от слов Чингисхана, записанных арабом Рашид-уд-Эддином: «Наслаждение и блаженство человека состоит в том, чтобы подавить восставшего, победить врага, вырвать его из корня, заставить вопить служителей их, заставить течь слезы по лицу их…» В жестокости этих слов сквозит уже нечто бесстрастное, глубоко равнодушное перед страданием и смертью отдельного человека. Но наряду с жестокостью в татарских ханах уживалось уважение к храбрости противника. Иногда следствием этого являлось и помилование врага, приходившее частью как прихоть, под влиянием непосредственного ощущения. Так, Батый, казнивший св. Михаила Черниговского, неожиданно помиловал киевского посадника Дмитрия, захваченного в плен раненым после разрушения Киева, «мужества его ради». Так же он помиловал и св. Александра —быть может, за его храбрость, быть может, под влиянием его внешнего облика и внутренней силы. «Рукописное сказание» повествует, что, отпуская от себя св. Александра, он произнес: «Истину мне сказасте, яко несть подобна сему князю»[371].

Тем не менее ярлык на Великое княжение Владимирское хан Батый отдал тогда вовсе не Александру Невскому. В строгом соответствии с русской традицией старшинства, Батый назначил Великим князем брата умершего Ярослава Всеволодовича (а следовательно, родного дядю Александра Ярославича) — Святослава Всеволодовича. Этот новый Великий князь был уже довольно пожилым человеком. Став главой государства, он не внес никаких перемен в распределении княжеских столов: к примеру, за Александром Ярославичем по-прежнему остался Новгород. Но Каракорум не признал этого назначения, сделанного Батыем. И осенью 1247 г. князья Александр и Андрей Ярославичи, повинуясь еще одному вызову из столицы империи, все-таки должны были отправиться из Сарая в Каракорум —по тому самому пути, которым совсем недавно последний раз ехал их отец…

…За четыре месяца, которые братья провели в дороге, в татаро-монгольском правительстве произошли значительные перемены. Скончался Великий хан Гуюк. Императорским престолом всецело завладела умная и властная женщина —Великая ханша Огуль-Гамиш (1248–1251), настроенная резко враждебно по отношению к золотоордынскому хану Батыю[372]. Ей и представили русских братьев-князей через неделю по их прибытии в Каракорум зимой 1247/48 г.

Будучи осведомленной о связях Александра с Батыем, Огуль-Гамиш сочла опасным оставлять в одних руках Киевское и Владимиро-Суздальское княжества. Она разделила их, отдав главный Владимирский «стол» Андрею, не имевшему никакого авторитета и воинских заслуг, а Александру «приказала» Новгород, разоренный Киев, Чернигов и «всю Русскую землю»[373]. Иными словами, Александр Невский, хотя и получил тогда ярлык на управление древним и формально более значимым по старшинству Киевом, но фактически, как князь Новгородский, попал в прямую зависимость от своего брата, утвержденного Великим князем Владимирским, ибо Новгород полностью зависел от Владимиро-Суздальской земли. «Безусловно, — пишет историк, — это коварное решение ханши было продиктовано стремлением поссорить братьев и восстановить против них обоих Батыя». И хотя Батый уже вскоре сам сверг Огуль-Гамиш, но ее решение все-таки успело сыграть свою роковую роль —роль «мины замедленного действия»[374]: вернувшись на Русь, князья Александр[375] и Андрей пошли противоположными путями[376].